Интервью подготовила и записала Е. Михеева, vk.com/hippo_mania
Фотографии из личного архива Ивана Михайловича Кизимова
Один из представителей советской «золотой» школы выездки — Иван Михайлович Кизимов, олимпийский чемпион, рассказывает о людях и лошадях, с которыми его свела судьба. Редакция благодарит сына олимпийского чемпиона —
Михаила Кизимова, благодаря которому состоялась эта встреча и это интервью.
Истоки
И. М. Кизимов:
— Я помню себя с трёхлетнего возраста, когда мы жили в деревне, на хуторе Жеребков, в Сальских степях, рядом со станицей Великокняжеской (позже Пролетарской). Я был пятым, младшим ребёнком в семье и родился через 4 года после того, как в 1924 году папа с мамой приехали на Дон из Курской губернии. От родственников я слышал, что родоначальником Кизимовых был татарин, бежавший при Екатерине.
Он вроде бы примкнул к Пугачеву, а потом бежал. На берегу какой-то речушки поставил балаган (это такая будка из камыша), женился на русской и осел в Курской губернии. Село называется хутор Хмелевой. И все мои предки по отцовской линии — оттуда. Но фамилия «Кизимов» — не татарская, а азербайджанская, и такая кровь в нас есть.
Семья Кизимовых у хаты, в которой они пережили войну. На лошади - отец, справа-налево: сестра, брат, его жена, мама Ивана.
В 1892 году мой дед Павел купил 140 гектар земли в рассрочку на 50 лет. И если бы не революция, они платили бы за эту землю до 1942 года. Отец женился на маме в 1914 году, когда ему было 18, а ей — 17. Мама была ростом 140 см, а папа — меньше 150 см, из-за этого его не сразу забрали в армию. Уже будучи женатым, он вырос до 171 см и тогда его призвали на Первую мировую войну. Они с мамой создали очень хорошую, крепкую семью. После революции землю отобрали. Папа взял с собой троих родственников, и они пешком прошли около 500 км до Дона. Сначала они направлялись на Кубань, но кто-то им сказал, что на Дону тоже много пустых земель, а главное — много лошадей, которых папа очень любил, и это сыграло свою роль. Земли на хуторе Жеребков было много, но она была неплодородной — поросшие полынью курганы вдоль реки Маныч.
Сейчас наше село находится на дне большого Манычского залива, который образовался, когда построили плотину на хуторе Весёлый. Кстати, в документах я указываю, что родился на хуторе Жеребков в Веселовском районе, но на самом деле — это Великокняжеский (Пролетарский) район. Хутор Жеребков был чисто казачий. Приезжих было только четыре семьи, включая нашу. Один казак приютил нашу семью, дал угол, помог построить дом. В 1929 году на Дону стали организовывать колхозы, а в 1931-м — раскулачивать. К тому времени отец наладил серьезное хозяйство.
Ему пришлось сдать в колхоз стадо овец в 100 голов, около 20 лошадей с жеребятами, коров (их было еще больше, чем лошадей). Нам оставили одну корову. Отец стал пасти колхозных лошадей на Манычском займище. Вскоре вышла статья Сталина «Головокружение от успехов» — о перегибах коллективизации. И папа объявил о своем желании выйти из колхоза и забрать лошадей. Этого было достаточно, чтобы его арестовали. Правда, через две недели выпустили. Но тот казак, у которого жила наша семья по приезде в поселок, — к тому времени он работал в правлении колхоза — предупредил отца: «Миша, лучше тебе уехать».
И мы уехали в город Шахты. Туда брали без всяких документов.
Детство
Курсанты жокейского училища. В центре с гармоникой И. Кизимов, справа танцует Н. Насибов. 1946 г.
После сельской тишины в колхозе помню, как в Шахтах я впервые увидел паровоз, который громко гудел и дымил. Шёл 1931 год. Был голод. Мы с сестрой — мне три года, ей пять — ходили с чайником (другой посуды не было) к отцу на шахту и брали его обед, которым кормилась вся семья. Почти каждый день на улице играл духовой оркестр — это хоронили погибших в шахте. Мама сказала: «Что я буду делать одна с пятью детьми, если ты погибнешь?» И мы поехали на Кубань, где жил мамин брат. Поскитались около года и вернулись в Жеребков. Отец стал пасти овец. Как-то раз их подрали волки, его наказали. Его послали на курсы печников, и он их закончил, но... В километре от нашего поселка паслись лошади. Отец подошел к табунщику, спросил, чьи они. Оказалось, 35-го конезавода. И отца взяли туда работать табунщиком, правда, без жилья.
В свободное от основной работы время он построил в километре от центральной усадьбы завода хату из самана (глина и земля, перемешанные с кизяком, т.е. коровьим навозом — прим. И.М. Кизимова) на три комнаты — по 12 м каждая, покрыл её камышом. А потом ночью, чтоб никто не видел, вывез семью из колхоза, ведь его никто оттуда не отпускал. Мне в 1935-м году было 7 лет, сестре Раисе — 9, брату Федору — 12, а две старшие сестры учились в семилетке, они с нами тогда уже не жили. Папа очень хотел, чтобы мы выучились. И обе старшие сестры стали впоследствии учительницами — одна немецкого языка, другая — младших классов. Вместе с нашей семьей (а нас было пять человек без старших сестер) зимой в хате жили соседи: муж, жена, ребёнок и тёща.
— Значит, ваша тяга к лошадям наследственная?
— Конечно — у деда были лошади, у отца, а меня уже в два годика, еще до раскулачивания, сажали на лошадь, которую водили кругами — делали замес для самана. Уже на 35-м конезаводе, помню, парни привозили сено, распрягали лошадей, мы, мальчишки, просили: «Дяденька, дай, я поведу…» — и метров 200 до водопоя старались проехать рысью или галопом. Мы перезимовали на этом заводе, и начальник отправил отца на повышение в новый конный завод под Новочеркасском — № 91, Персиановский. Может, слыхали о Персиановских конных лагерях? Это был центр донского казачества.
Скаковое отделение Лаксов. На фото – преподаватель Михаил Николаевич Лакс, Анатолий Лакс, жокей, его сын.
Другие курсанты на фото: Бекизов, Нехорошков, Н. Насибов, будущий неоднократный чемпион Европы по гладким скачкам.
— Какие там были лошади?
— Зоотехники ездили по колхозам, собирали маток получше и организовывали конезаводы. На 35-м заводе были беспородные рабочие лошади, а на 91-м — уже определённой породы — донской. На этом конезаводе было 5 табунов: 3 маточных, один — молодых жеребчиков от года до двух лет, и один — молодых кобылок от года до двух. Каждый табун был размером до 100 голов, и его обслуживала бригада — 5-6 табунщиков и бригадир. Их семьи строили хаты, и такое поселение называлось «точка». Папа стал работать бригадиром маточного табуна. Лошадям здесь выдавали овёс.
У отца они всегда были в хорошем состоянии. Когда мы только переехали на 91-й конезавод, нам сначала пришлось жить в землянке, размером 3 х 15 м, по бокам на высоте человеческой головы были два маленьких окошка. В ней жили три семьи — 13 человек — в одном помещении, разгороженном тряпьем. Потом отец построил новую хату, у нас там была большая комната 15 м, и кролики, и голуби. Каждый раз при переезде на новую точку папа снова строил хату. С 1935 по 1941 год мы так и жили. И на этом заводе в возрасте 7 лет я уже сел на лошадь по-настоящему.
— А в школу вы ходили?
— До войны я успел окончить 5 классов.Школа была в 12-17 км от дома, в зависимости от того, где была наша точка, и мне выделили коня по кличке Быстрюк, чтобы ездить в школу. Я должен был строго соблюдать карантин — ездить не по шляху, где ходили телеги, а мимо, чтобы не занести в завод никакой лошадиной инфекции. Быстрюк жил в нашем сарае вместе с коровой и телёнком. Я приторачивал книжки к седлу и ехал в школу. Привяжу его у окна, повешу ему на морду торбу, пишу и поглядываю на него в окно, а он ест. Нас таких, с лошадьми, было 3-4 человека. После уроков мы часто скакали наперегонки. И, конечно, нам за это попадало...
Отрочество
Новочеркасск. Иван Кизимов. 1954 г.
Когда началась война, папу отправили в Сталинград рыть окопы, где он отморозил пальцы ног. Служил он и в стройбате, строил мосты и укрепления. А закончил войну в Кёнигсберге — адъютантом главврача в санчасти. Медаль у него была, потом затерялась… Лошадей нашего завода вместе с другими конезаводами эвакуировали в Читу. Потом вернули, причем удалось сохранить все поголовье. И в этом немалая заслуга начкона Кологривова. Во время войны мы жили втроём: мама, сестра и я. Долгое время линия фронта проходила недалеко от нашего хутора. Всё хозяйство было на мне. У меня были сани и лошадь. Иногда приходилось её прятать — то от наших, то от немцев. На ней я возил сено и уголь — себе и соседям.
В 1945-м, когда папа и брат вернулись с войны, мне было уже 17, и я был довольно хулиганистым. Как-то в августе приехал к нам Кологривов и говорит отцу: «Все, Михаил Павлович, хватит вашему Ване дурака валять, есть требование прислать человека в Деркульскую школу жокеев. Заводу нужен свой жокей. Вот там наскачется вдоволь!» Эту школу только организовали тогда после войны на Украине, в Беловодске, километров за 300 от нас.
Юность
Новочеркасский ипподром. Иван Кизимов и Талант
— Как сложилась ваша жизнь в Деркульской школе?
— Папа привез мне с войны трофейную гармонику — красивую, с облицовочкой из красного дерева, только расстроенную. Я отдал её в ремонт, и как починили — сразу заиграл. Никто не учил, просто очень мне это нравилось, и слух у меня оказался хороший. Кстати, у всех конников, которые добились высоких результатов в выездке, хороший музыкальный слух. Эта гармоника помогла мне выжить в Деркульской школе в 1946-47 годах. Туда поступили 65 человек, а окончили только 12. Есть было нечего. Спасались тем, что тёрли овес, отцеживали муку, делали кисель и пили.
Я организовал маленький ансамбль в сельском клубе. Ведь как бы люди ни жили, а молодёжь всё равно хочет веселиться. Одна девушка играла на гитаре, я — на гармошке, другой парень — на балалайке, а третий, украинец, сделал из сита и кошачьей шкуры барабан. Играли краковяк, польку, вальсы. И молодежь повалила в клуб. В Деркуле был большой конный завод и сельсовет, много народу жило. Я жил не в общежитии, а на квартире, помогал хозяйке по хозяйству. К 6 часам мы шли на работу, до часу дня тренировали лошадей, потом занимались теорией, а вечером — в клуб.
На Деркульском заводе были чистокровные лошади и хорошие скаковые дорожки. Его строили еще при Екатерине. Когда летишь на самолете, сверху видны буква «Е» и латинская цифра «II». В 1946 году мы работали на практике на Московском ипподроме. В нашей группе был Н. Насибов. Он увидел, что там мало скачек и на следующий год поехал на практику в Краснодар. Он был беспризорник, его приютил и воспитывал директор конного завода…
Много лет спустя Анатолий позвонил Ивану Кизимову и поздравил его с олимпийским «золотом». Один раз я с ним подрался, и Николай Михайлович Лакс нас разнимал. В 1947 году на Московском ипподроме было особенно голодно. Я подбил двоих ребят — черкеса Бекизова и Ващенко из Луганска — пойти в Министерство сельского хозяйства и отпроситься на практику поближе к дому.
Кизимов и Сатрап на трассе троеборного кросса.
И нам удалось получить у Колонтара, начальника Главка, направление в Северо-Кавказский трест конных заводов. В результате я проходил практику на Сальском ипподроме. Помню, как я выиграл призовое место в соревновании, посвящённом 700-летию Москвы. Мне было 19 лет. После окончания школы я получил специальность тренера-жокея табунно-ремонтных конных заводов, ведь меня направил на учебу полукровный завод, и я работал в качестве жокея весь сезон 1948 года на Ростовском ипподроме. Скакал на буденновских и донских лошадях в тренотделении Федора Федоровича Михеева.
— Ваш рост — не слишком большой для жокея?
— Так я весил 52 кг! И рост у меня тогда был значительно меньше. Как и отец, я начал расти довольно поздно. Осенью 1948-го меня призвали в армию, на три года, в погранвойска, в город Гродно. Сначала я хотел служить с лошадьми, но после скаковых не слишком-то хотелось работать с какими-то клячами, убирать за ними навоз, и я перешёл в команду стрелков. Инструктор по спорту майор Филиппов отобрал в ту команду 10 человек 1928 года рождения, и в том числе меня, потому что я выиграл первое место в отряде. Стрелял-то я отменно, потому что во время войны у меня было много всякого оружия в сене припрятано. Даже ротный миномет.
— Откуда?
— Когда наши войска летом 1942 года были окружены и оказались в Харьковском «котле», солдаты бросали оружие, бери — не хочу.
— А куда вы его потом дели?
— Я совершил ошибку… В степи ходили солдаты, человек десять, выписанных из Новочеркасского госпиталя. Их отправили пешком на фронт — 90 км. Я выдал им целый ящик новеньких карабинов. А потом оказалось, что это — дезертиры, их ловили…
— Что было после армии?
— Пока я служил, наша семья переехала в Новочеркасск. Пришёл к власти Хрущев, конный завод расформировали, земли распахали. А ведь эта земля никогда не распахивались, там была целина! Какие цветы… Тюльпаны… Ночью бурку расстелешь на траве, ляжешь, воздух необыкновенный! Продал я гармонику и купил баян. Папа помог — продал корову и добавил денег. Папа беспокоился — ждали-ждали младшего сына, и вот я вернулся, а работать ему и негде.
Новочеркасск
1-я Спартакиада. Команда РСФСР.
И вот тут я узнал, что в Новочеркасске есть конюшня ДОСААФ, которой руководил кубанский казак полковник Рыжков. Там были и конкур, и троеборье, и стипль-чезы, и барьерные скачки, и вольтижировка, и выездка. Я пришел к нему в военной форме, сказал, что работал жокеем на Ростовском ипподроме. А он показал мне трёх лошадей, которых только получили с конезавода «Восход», и говорит: «Выбирай!». Два крупных и один маленький. Я попросил родословные и выбрал Таланта, ростом 152 см. Он был длинный и очень прыгучий. В Деркульской школе нас научили разбираться в родословных. Первые мои спортивные победы в барьерных скачках, и весьма весомые, были на нём. Я даже побил на нём рекорд резвости Новочеркасского ипподрома. Меня взяли в сборную общества ДОСААФ.
А Таланта продали в пятилетнем возрасте, разбитым на плечи. Сейчас это лечат, а тогда — нет. Вначале Рыжков взял меня на освободившуюся должность завхоза, но я занимался спортом, надолго уезжал на соревнования, поэтому хозяйством заниматься было некогда. Команда ДОСААФ была одной из сильнейших в то время. Это общество было представлено во всех союзных республиках. Помимо ДОСААФ в соревнованиях участвовали команды «Спартак», «Химик», «Урожай», «Пищевик» и других спортивных обществ. Но самые сильные спортсмены и хорошие лошади были в ЦСКА и в команде ВВС, которой руководил Василий Сталин.
Сборная страны на 90 % состояла из них. Где барьерные скачки, там и троеборье. Подучил я манежную езду и поехал троеборье на тракененском Сатрапе, впоследствии участнике трёх Олимпиад (1956 — Н.Шеленков, 1960 — С.Мурсалимов, 1964 — П. Деев). Это был необыкновенный конь. Как увидит препятствие, его уже не свернёшь. А куплен он был с бойни. Был такой Виктор Илясов, он организовал небольшое конноспортивное отделение в Ростове. Однажды он узнал, что группу лошадей из 4-й Ставропольской дивизии отправили на мясокомбинат. Взял под отчет в бухгалтерии денег, поехал туда и купил Сатрапа. Потом эту школу расформировали, лошадей забрали в Новочеркасск, и Сатрап попал ко мне. Он уже не был совсем сырым, Илясов его начал работать.
Наша команда — я на Сатрапе, П. Деев и В. Горелкин — выиграла во Львове чемпионат клубов СССР 1957 года. Я стал чемпионом в личном зачёте, Деев 15-летним мальчиком попал в десятку, команда завоевала 1-е место. Помню, я еще расписку писал, что Паша готов выступать по программе для взрослых. Да ещё и кобыла у него была жеребая. А ведь там выступали сильнейшие спортсмены ЦСКА! Ездили мы выступать и в Румынию, правда, я был запасным, потому что за 5 дней до выезда сломал ключицу. В команде были москвичи — Куйбышев, Баклышкин, Федин.
И. Кизимов и Мятеж. Чемпионат России 1956 г.
Как-то раз устроили первомайские соревнования в Новочеркасске. У меня в команде ДОСААФ были и мальчишки, и девчата. Участвовали несколько команд, и самая сильная среди них — команда СКВО (Северо-Кавказского военного округа). И мы этих вояк победили. Перед награждением командующий уехал, ворота закрыли, чтоб публика не видела, кто выиграл. После этой победы меня пригласили в команду СКВО. Так я стал военным, причём выступал я от них в конкуре. Позже мне доводилось выступать в выездке и в конкуре в один день на разных лошадях. Закончишь выступление по выездке и мчишься на другое поле — седлать и разминать лошадь перед конкуром. Всего было три военных команды: одна в Москве, одна в Узбекистане и СКВО.
— Какие тренеры работали в Новочеркасске?
— Был тренер Иван Афанасьевич Горохов. До войны он работал инструктором при КККУКСе (Краснознаменные кавалерийские курсы усовершенствования командного состава) и выступал во всех конных дисциплинах. Другой тренер был Григорий Иванович Турик, 1876 года рождения, как и Горохов, ученик Джеймса Филлиса, он тоже преподавал в КККУКСе, который располагался напротив нашей школы в Новочеркасске, пока их не расформировали. На место лошадей поставили танки.
Григорий Иванович дал мне несколько уроков выездки, но он был уже очень болен. Бывало, я заходил к нему домой с работы, разговаривали. Когда он умер, меня перевели с должности завхоза на его место.
— Скаковая практика помогла вам в спорте?
— Конечно, например, когда надо было готовить лошадь к барьерной скачке. Я же знал, как делать тренинг, сколько рысить, когда резвую делать. А другие из троеборья возьмут лошадь и едут — это ж совсем другое дело. И, что немаловажно, скачки помогли не бояться резвости. На чемпионате СССР, конечно, я стипль-чезы не выигрывал. Там лидировал В. Прахов (Владимир Павлович Прахов, 15-кратный чемпион СССР, жокей и тренер международной категории, двукратный победитель Большого Пардубицкого стипль-чеза, почетный гражданин города Пардубицы).
У школы в Новочеркасске был хороший крытый манеж 40 на 100 м под склад. Кстати, я там тренировался со своей троеборной командой, в нём же занималась и выездка, и мы разговаривали, смотрели, как они работают. А в 1954 году этот манеж забрали под склад военной части. Летом 1957 года мы отдыхали в Москве, там я познакомился с руководителем Ленинградской Федерации конного спорта Б.М. Райхманом, и он пригласил меня к себе тренером по конкуру, пообещал квартиру, хорошую зарплату. Родители не хотели, чтобы я уезжал из Новочеркасска. Там был дом, сад, виноград. Я прожил в этом городе 7 лет. Но манежа не стало, работать было негде, мой основной конь Сатрап хромал. Я подумал-подумал и принял предложение Райхмана. А вскоре после моего ухода новочеркасскую школу расформировали.
Ленинград
Празднование Нового года в манеже на Лермонтовском пр., Ленинград, 1972 г. И.М. Кизимов с сыном Мишей.
В Ленинграде я получил комнату в коммуналке, в новом доме, на Школьной улице, дом 3, и с 1957 до 1960 года тренировал конкур. Могу сказать, что хотя чемпионов в конкуре у нас не было, но команда входила в четверку лучших и всегда имела зачёт на Спартакиадах народов СССР. Я и сам прыгал в ее составе, и помогал выезжать лошадей. Много внимания уделял выездке. Ведь конкурная лошадь должна как минимум ходить Малый приз. Она должна уметь менять ноги, делать быстрые повороты. Вообще, любая лошадь должна быть выезжена.
Вот вам пример. Еще в Новочеркасске у меня был в троеборье конь Хитон венгерской породы, небольшого роста. Он был участником 10 соревнований по троеборью всероссийского уровня. Его готовили даже на первые Олимпийские игры 1952 года, в которых участвовала советская команда, хотя он туда и не попал. Этот конь был у меня хорошо выезжен — делал все элементы Большого приза, кроме пиаффе. Я его оставил в Новочеркасске, а на следующий год
приехал в Ростов уже с ленинградской командой, и смотрю — на Хитоне едут Большой приз!
В Ленинграде кроме конкура я тренировал стипль-чез — тогда этот вид спорта входил в программу Спартакиад. На хорошем счету в команде был Борис Кириллов, на кобыле Регине он часто привозил медали. Спартакиады народов СССР были главным соревнованием внутри страны. Спартакиаде надо было отдать все силы. Я это знаю, так как участвовал в семи Спартакиадах в качестве спортсмена и тренера. В общем, работали, но особенно хороших лошадей у нас не было.
28-го декабря 1959 года меня вызвал к себе директор ШВСМ (Школа высшего спортивного мастерства) Демин: «Иван, есть 100 тысяч рублей (старыми), их надо срочно потратить на лошадей, иначе деньги пропадут». Телефона у нас дома не было, я только успел попросить, чтобы жене сообщили, что я уехал, и прямо с работы отправился на самолет — в Киев, а оттуда — на Александрийский конный завод. Я знал, куда ехал. На этом заводе были лошади так называемой украинской породной группы. По происхождению — это трофейные лошади, вывезенные из Венгрии и Германии. Не без участия Семена Михайловича Буденного их собрали и сделали несколько конных заводов на западе Украины.
Я купил там 8 лошадей, и среди них — 1,5-летнего Ихора. Вскоре тренер по выездке Яков Теверовский вынужден был освободить свою должность. Это был неординарный человек, фанатично преданный лошадям. Но работал он довольно жёстко, и, чтобы никто этого не видел, тренировался рано утром, для чего просил кормить его лошадь в 5 утра. Как-то раз он пришел к 6-ти часам на работу, на конюшне ночевал завхоз, и Яков спросил его, кормили ли его лошадь.
Тот сказал, что кормили, а конюх — что не кормили. Яков разозлился и избил завхоза лопатой. Потом был суд, и завхоз согласился забрать назад заявление только при условии, что Яков уедет из города.
Олимпиада в Токио. Кизимов и 6-летний Ихор. Остановка. 10-е место.
Примерно в это же время в нашу школу пришел демобилизовавшийся из армии майор — конкурист Павел Чулин. И руководство предложило мне уступить ему конкур, а самому взять группу выездки. Я согласился, но с условием, что заберу с собой Ихора, с которым я тогда занимался уже год. Надо сказать, Ихор очень хорошо прыгал, я к тому времени уже напрыгивал его на корде. Он вообще был гибкий, как лоза. Разговор о переходе в выездку состоялся в 1960 году, а в марте 1961-го в Ленинграде я уже ехал на нём Сан-Георг (Малый приз) со сменой ног в 4 темпа. Он у меня уже и пассажировал.
Я всегда любил пассаж, и многие мои троеборные лошади умели пассажировать. В том же 1961 году на Первенстве России в Ростове-на-Дону я был вторым в Малом призе на трёхлетнем Ихоре. Кстати, Игорь Лысогорский в 1953-м поставил рекорд СССР по прыжкам в высоту на четырёхлетнем тракененском Ковре — 2,25 м. Я лично присутствовал при этом. Там был Семен Михайлович, я с ним фотографировался.
— Что за человек был С. М. Будённый?
— Он родился на хуторе, который находился в 12 км от нашего Жеребкова. Мой папа был знаком с его отцом. Семен Михайлович очень помогал конному спорту. Кстати, Тариф был его лошадью, и Будённый, конечно, хотел, чтобы Тариф был чемпионом. Калита мне потом рассказывал, как я ему мешал своими победами…
— Кого вы можете назвать среди ваших учеников?
— У меня тренировалась Л. Буланова. Из выступающих сейчас могу назвать И. Мирецкую, О. Додонову, М. Хмелёва, П. Крот. Были и другие неплохие всадники, но, к сожалению, многие из них бросили спорт, в большинстве случаев, по семейным обстоятельствам. А в те времена, о которых мы говорим, наша выездка всегда была в четверке-пятёрке лучших (из 17 команд). Призовые места обычно занимали команды Москвы, РСФСР, Украины, Белоруссии и Ленинграда — примерно в таком порядке. Наш Спорткомитет был доволен и 5-м местом, мы привозили ему весомые очки. Девять лет у меня в команде тренировалась Тамара Жеменева.
Международные старты
«Золото» в командном зачете. Олимпийское трио. Мюнхен, 1972 г.
— Когда вы попали в олимпийскую сборную?
— Я был девятым на Чемпионате СССР в 1962 г. — на четырехлетнем Ихоре. А когда ему было 6 лет, в 1964 году, — шестым, и меня включили в состав сборной команды, которая готовилась к Олимпиаде в Токио.
— Расскажите, пожалуйста, о Григории Терентьевиче Анастасьеве.
— Это был очень хороший человек — со всех сторон. Мы его звали «Терентьич». Он был малограмотный, в первый класс школы пошел учиться только в армии. Но он был очень хорошим организатором. Он никогда не кричал, но чем тише говорил, тем больше мы дрожали. На тренировках Григорий Терентьевич объяснял всё очень спокойно, но лошадей работать не помогал. Иногда подсаживался: «Я сяду, но ничего трогать не буду…». А познакомились мы с ним еще в Новочеркасске. (Кстати, его жена была родом из-под Новочеркасска.) В 1954 году его назначили старшим тренером СССР (он ведал всеми олимпийскими видами конного спорта), и в 1955-м он приехал в нашу школу смотреть всадников. Я тогда уже успешно выступал на Сатрапе. Анастасьев посмотрел, как я проехал троеборную трассу, и пригласил меня в сборную.
— А что вы скажете о такой лошади как Пепел?,
— Пепла выездил Антон Жагоров, до Большого приза его довела Роза Никитина. Но он плохо пиаффировал. Надо сказать, не каждая лошадь может пиаффировать. Важна сила крупа, гибкость задних ног. Елене Петушковой помогали готовить Пепла и Терентьич, и Н. А. Ситько — лучшие тренеры страны. Действительно, не может же девочка выездить лошадь до Большого приза! Но и сама Елена была очень талантливой и трудолюбивой спортсменкой.
— Кроме Елены Петушковой, получается, что и вы, и Иван Калита, и Сергей Филатов до выездки прошли скачки, конкур и троеборье…
— Получается, что так. Да еще в наше время не было соревнований для юношей и юниоров: самая простая езда — Сан-Георг (Малый приз), а следующая — уже Большой приз.
Парад участников Олимпийских игр в Мюнхене, 1972 г.
— Вы знакомы с Ниной Георгиевной Громовой?
— Конечно, еще с войны. Ее муж, герой Советского Союза, делал все, чтобы она занималась конным спортом. Она выступала на разных лошадях, но больше всего на Фиделио и Диде, — и притом во всех видах конного спорта! Хорошая была спортсменка и красивая женщина. Мы, мальчишки, на нее заглядывались. А сейчас мы с ней дружим, иногда встречаемся на разных спортивных мероприятиях.
— А Сергей Филатов? Нина Георгиевна очень хорошо отзывалась о нем.
— Филатов был человеком с тяжелым характером. Но я считаю, в том, что мы его потеряли, виновато наше спортивное руководство. Человека могли спасти. Мы с ним были вместе на Олимпиаде в Токио в 1964, где он мне сказал: «Ну, Ваня, если так пойдешь, следующие Олимпийские игры будут твои». Тогда я на 6-летнем Ихоре занял 10-е место.
— Филатов действительно так гениально выступил в 1960-м году, что, будучи никому неизвестным, да еще «красным», на неизвестной лошади завоевал «золото»?
— Так действительно была очень сильная у нас школа выездки. Наши всадники прекрасно делали все элементы. Надо было только опустить лошадям перёд. Это сейчас перёд поднимают, а в то время — опускали. Я думаю, что лучше опускать. Потому что выездка не должна нарушать естественные движения лошади, их гармонию. Нас учили, что лошадь должна «стелиться», и я своим ученикам запрещаю искусственно поднимать перёд лошадям. Но не так давно в выездке снова появилась тенденция поднимать перёд на прибавленной рыси… Я считаю, это долго не продержится, потому что многие лошади физически не выдержат такой работы. Михаил Кизимов включил запись выступления Эдварда Гала на Чемпионате Европы. И. М.: —…Это не рысь, это пассаж с продвижением… Ведь прибавленная рысь и пассаж – родственные элементы.
— В СССР были другие принципы выездки, чем на Западе?
— Другие… Но мы победили. Я могу вам доказать с фактами в руках, что вся современная выездка выросла из советской школы. Филлиса теперь принято ругать, но он просто немного задирал лошади шею, а опусти ее — и будет вся современная выездка. Он поднимал лошади перёд, чтобы показывать в цирке школьную рысь, шаг, галоп на трех ногах. Но ведь помимо цирка он выездил еще сотни лошадей для кавалерии, охоты, дамской езды. Вот что такое пиаффе?
Сначала в наставлении для кавалеристов писали: «Пиаффе — это пассаж на месте». Потом решили — нет, это «рысь на месте», потом и это исправили на «рысь на месте с более подведенным задом».
Я видел на Западе много всадников, у которых лошади ходят пассажем без подведения зада. Возьмите хоть Венскую школу. Они останавливаются и уже после этого начинают пиаффировать на месте. Переходов-то не видно. А для того, чтобы лошадь правильно сделала пиаффе, она должна не потерять ритм пассажа и плавно войти в пиаффе. Сейчас разрешается делать пиаффе с продвижением до метра, а раньше — ни на полкопыта было нельзя! Отработал на месте и — в одном ритме, одним рисунком — плавно пошел вперед. Это классическое пиаффе. Так вот эта девочка, которая была чемпионкой в Сеуле и в Риме, — Николь Упхофф, и вторая, которая потом заняла ее место, — Изабель Верт — ехали именно так, как учили нас, советских всадников.
— А лошади сейчас стали лучше?
— И лучше, и крупнее. После войны у немцев, надо сказать, лошадей было мало. А теперь они создали новые спортивные породы.
— Вы считаете, что можно выступать на лошади в таком возрасте, в каком вы выступали на Ихоре: в 3 года — Малый приз, в 4 — Большой, а в 6 — Олимпийские игры?
— Нет, рановато. Просто Ихор был уникальным, удивительно мягким и гибким. Из него можно было лепить все, что хочешь.
— Вы предпочитаете в работе меринов или жеребцов? — Предпочитаю меринов, но в этом вопросе большое значение имеют порода, возраст лошади. Надо знать, какую лошадь и когда кастрировать. В любом случае — не позже 4,5 лет.
— Вам что-то дал такой тренер как Николай Алексеевич Ситько?
— А как же! Он очень много помогал мне, особенно, когда мы готовили Ихора в Токио. Кстати, если говорить об Олимпиадах, я бы хотел остановиться именно на токийской, 1964 года. Наша команда по выездке была к ней очень хорошо подготовлена. Перед Токио все лето мы провели в городке танкистов под названием Смоляниново, под Владивостоком. Танкисты уехали на маневры и оставили городок нам.
И. М. Кизимов и Кира Кёрклунд.
Я жил в комнате с Сергеем Филатовым. Сергей был старше, он кое-что советовал мне по поводу езды, но больше всего мне помогал готовить Ихора Н.А. Ситько. Он тоже был тренером сборной. Можно сказать, именно там, в Смоляниново, мне доделали лошадь — общими усилиями. Перед приездом нашей сборной в Смоляниново туда привезли какого-то специалиста, который выбрал место для конюшни, и солдаты ее построили. Мы приехали, поставили лошадей… а они за ночь выгребли в песке ямы, в которых оказалась вода. Хорошо еще, что было лето.
Потом была дорога в Токио. Лошади других участников прибыли на Олимпиаду на самолетах — в специальных боксах. А наших погрузили в трюм теплохода, в самый низ, сверху положили лес для японцев, еще выше — велосипеды, байдарки и прочий спортивный инвентарь. Самый первый ящик (бокс) с конем Сибиряком (на нем выступал ростовский конкурист И. Семенов) погрузили в самый нос корабля, следом — еще два бокса с лошадьми, потом три, — таким образом, была заполнена носовая часть трюма. И поплыли мы по морям и по волнам... вместо четырех суток — шесть. Попали в шторм, лошади падали, бились. В итоге в Иокогаму привезли не лошадей, а «мясо». Человека в море тошнит, а лошадь просто отключается.
Целым остался только мой Ихор. Абсент был травмирован не очень сильно, пострадала только передняя нога. А вот буденновский Корбей у Калиты был весь ободран. Ивана посадили на Муара — лошадь запасного спортсмена Ваврищука («Динамо», Киев). И, я считаю, раз уж так случилось, лучше бы Ваврищук сам ехал на своей лошади. В итоге Калита занял на нем только 15-е место. Да еще Филатов дал большого маху. Мы пригласили на ужин одного судью из Чехословакии. И Сергей спросил: «Товарищ полковник, что мне сделать, чтобы выступить еще лучше?» Тот посоветовал поменьше собирать коня, распустить длинную шею Абсента.
И Филатов поехал именно так. А конь не знает, что делать, — сбой за сбоем! По первому дню он на пятом месте — позор! На второй день Сергей разозлился, проехал Переездку в своем обычном стиле и выиграл так, что близко никого не было! Однако по сумме двух дней он попал в личном зачете только на третье место. Мы привезли тогда две «бронзы» — личное Филатова и командное, тогда как имели полное право на два «золота», если бы не травмировали Корбея и не сажали Калиту на Муара. Иван Калита — сильный всадник. Я участвовал в четырех Олимпиадах, а он — в пяти. Он всегда ехал очень чисто, от буквы до буквы. Только ему постоянно не везло. С его Корбеем вечно что-то случалось…
— Часто ли лошади травмировались на соревнованиях?
— Да, нам надо было больше их беречь. Перед Олимпиадой в Мексике Ихор получил травму в самолете, об этом много писали, повторю только, что его спас ветврач Анатолий Доильнев. Хороший был человек и специалист, и, к сожалению, он очень рано ушел из жизни. Надо было беречь лошадей и от конкурентов.
Ихора неоднократно умышленно травмировали перед соревнованиями. Когда я последний раз выступал на нем на Олимпиаде — в Мюнхене в 1972 году, то был четвертым после Йозефа Неккермана, проиграл ему 8 баллов. Перед самым выступлением под седлом у Ихора выскочило вдруг три фурункула. Это явно было сделано каким-то грязным гвоздем или шилом за несколько недель до старта. Я насыпал туда новокаина, подседлал, но Ихор все равно сильно хвостил во время езды, и за это снимали баллы. Подобные вещи не были редкостью. Окончательно Ихора искалечили в Киеве, это было его последнее выступление в 1975 году, перед соревнованиями ему травмировали колено.
И. М. Кизимов и олимпийский чемпион, тренер сборной США по конкуру Джордж Моррис. США, 1993 г.
— Вы знакомы с западными звездами выездки. Что это были за люди?
— Разные. Например, Лизелотта Линзенхофф была сильная всадница и очень богатая женщина, владелица военного завода. Расскажу случай из жизни. Это было в 1970-м году в Аахене, мы тогда выиграли командный и личный приз на Чемпионате мира. По первому дню лидировала Линзенхофф, на втором месте была Петушкова, на третьем — я. И вот, мы сидим на конюшне. Мальчики привезли нам подарки на тележке, запряженной пони — холодильники и еще много всего.
Подошли ГДР-овские всадники нас поздравить. И вдруг приезжают Линзенхофф с мужем. Лизелотта поставила водки, достала бумажные стаканы. Говорит: «Иван — тамада». Я пил воду, ведь завтра — Переездка личного первенства. А Линзенхофф выпила, закусила, села за руль своего спортивного автомобиля и умчалась.
А что я мог ей сказать? — «Тебе нельзя, тебе завтра выступать»? На следующий день — Переездка. Линзенхофф вызывают на старт, а ее нет. И вдруг — скачет — на галопе, с перебинтованной головой... В тот раз она перепутала схему езды — повернула не налево, а направо. А еще через день во всех газетах читаем: «Русские отмечали свою победу, устроили пьянку…» и так далее. Судьи все это учли и отодвинули меня на третье место, я получил только личную «бронзу», как и в предыдущий день. А Линзенхофф оставили на втором месте. Домой прилетели, чемпионка — Ляля Петушкова, цветы, торжественный прием. А я свое третье личное место на Чемпионате мира считал позором и сразу улетел домой, в Ленинград.
— Как вы стали олимпийским чемпионом в 1968-м?
— Я уже много раз рассказывал. В первый день Неккерман оторвался от меня на 40 баллов. Я был вторым, Райнер Климке — третьим. Чтобы объехать Неккермана в Переездке, мне надо было на каждом элементе отыгрывать по 1,5 балла, — мне нужны были десятки, а ему — достаточно восьмерок, чтобы остаться лидером. Переездка мне удалась... Это было последнее выступление на травяном поле. Я объехал Неккермана на 26 баллов, отыграв, таким образом, у него 66 баллов (40+26). Первым подошел поздравить меня тренер Неккермана. Потом — сам Неккерман. Он был владельцем сети гипермаркетов по всему миру, очень богатым человеком. Сейчас я вижу, как люди, выиграв «золото», пляшут, прыгают, обнимаются… Ничего такого я тогда не чувствовал. Может быть, сказался ипподромный опыт, на скачках-то я привык к награждениям по несколько раз в день, это была моя работа.
— Кого из ваших учеников вы считаете самым талантливым?
— Конечно, сынулю. Если б он не уехал в Америку, думаю, он бы многого добился в конном спорте. Эту Америку я исколесил вдоль и поперек, и она мне совсем не понравилась! Когда началась перестройка, открыли границы, я одним из первых рванул за границу. Чаще всего ездил работать в Финляндию, бывало, даже ночевать домой возвращался. А что касается Америки, мне нравилось уезжать на зиму во Флориду — там можно было купаться. Теперь Мишка вернулся, и мне больше нечего там делать. В Америке я тренировал любых лошадей, мы с Михаилом проезжали по 200 миль (320 км) в день. Жить-то на что-то надо было. Но ничего интересного в плане выездки там не было.
— Расскажите, пожалуйста, о работе с Кирой Кёрклунд?
— Кира — это отдельная история. Я нашел метод, благодаря которому недели за две можно научить лошадь делать классный пируэт в обе стороны. На пируэте не надо много помогать руками. А то берут и опрокидывают лошадь, задом она в большинстве случаев не работает. Этому методу я научил и Киру, у которой были трудности с пируэтом на рыжем Ванкувере. А она взяла и тут же выпустила кассету, где всем рассказала, как надо правильно учить лошадь делать пируэт, не упоминая моего имени. Когда я часто ездил в Финляндию, то выпустил брошюрку на финском языке, какой должен быть хлыст для выездки.
И. М. Кизимов и олимпийский чемпион по конкуру Штейнкраус. США.
Посмотрел — у всех на хлыстах сверху шишка, и сантиметров через 15 — вторая. Хлыст в любой момент может попасть ручкой в глаз. Я нарисовал и описал более удобную конструкцию, а также — как правильно пользоваться хлыстом. Выпустил кассету, где четко показано, как лошади бросают задом во время смены ног, когда всадник неправильно держит хлыст. Написал, что хвостик на конце хлыста должен быть не более 5 см. Когда всадник начинает одним поводом, например, работать (на перемене ног), он невольно дотрагивается до лошади этим «хвостиком», если он 15 см, и лошадь отбивает задом. И тут же Кира Кёрклунд запустила в продажу серию хлыстов моей конструкции по всем магазинам. Даже в США и Канаде я видел в магазинах такие хлысты, правда, похуже, чем у меня было задумано, и на них было написано «Кира Кёрклунд». Сейчас бы, конечно, я так не поступил, но тогда — кто знал? Мы были по-другому воспитаны.
— Да… Надо было патентовать…
— Мы были настолько наивными людьми в этих вопросах! На международных стартах наша команда тренировалась у всех на виду, в отличие от западных, которые работали при закрытых дверях. Наше руководство считало: «Пускай иностранцы видят, как хорошо подготовлены наши лошади». Стояла толпа, смотрела, как мы работаем. Ставили кинокамеры и снимали. Полковник Яндел, единственный судья — представитель соцлагеря, сказал нам: «Не рисуйтесь перед соперниками, вас будут резать. Судьи уже подготовлены».
Судейская бригада приезжала за 3-4 дня до соревнований и тщательно изучала записи наших тренировок. В результате чего они заранее знали, где искать слабые места у наших лошадей, кто из них на какую ногу может жаловаться и так далее.
— Можно несколько слов об Эдинбурге?
— Я увидел его в 1983 году в двухлетнем возрасте, после скачек, в Ставропольском конном заводе. Один из моих знакомых из скакового мира, жокей Илья
Юханов, рассказал о нем. Я посмотрел — вороной, на хороших движениях, с хорошим выходом шеи — то, что надо для выездки. Илья меня предупредил, что Эдинбурга записывали на скачки много раз, а скакал он мало, потому что был очень нервным, на старте мог сбросить всадника. Когда его привезли из завода в Ленинград в возрасте 2,5 лет, он был в плохом состоянии — хвост объеден, худой. Люди смеялись — какую клячу купил Кизимов!
Целый год жеребец выправлялся — лежал, гулял. А потом пришел в себя. Я отдал его под седло Ольги Додоновой и стал с ними работать. Эдинбург трудно поддавался выездке из-за своей повышенной возбудимости. Потом Ольга начала выезжать на нем за границу, попала в сборную. И когда она выступала на Чемпионате Европы по юношеским ездам в 1991 году в Австрии, Эдинбурга увидела Кира Кёрклунд, которая при первой же возможности попросила его ей продать. Тогда пал ее основной конь Матадор, и она искала ему замену.
Кизимов и Эдинбург в Финляндии.
К тому времени уже началась перестройка, но дело не только в этом. В последний год перед продажей за зиму Эдинбург 8 раз перенес колики. Коня было жалко, но долго он бы у нас не протянул. На деньги от продажи Эдинбурга школа купила рафик и коневоз. Кира сразу обеспечила Эдинбургу значительно лучшие условия содержания. На Олимпиаде в Барселоне она была на нем 5-й. На Чемпионате мира в Риме — 4-й… А потом стала использовать его как производителя, торговать спермой. Когда я попросил ее подарить мне жеребенка от Эдинбурга, она предложила мне его спермодозу…
У Киры Эдинбург тоже страдал коликами. Раз даже приготовили его к операции, но перед самым наркозом он отошел. И, в конце концов, он все же пал от колик. В первый год после покупки Эдинбурга Кира пригласила меня помочь в работе с этим жеребцом. И, в общем-то, это благодаря ей я нашел в Финляндии учеников, преподавал в финском колледже, где готовили тренеров по конному спорту. Почти все тренеры, работающие сейчас в Финляндии, учились у меня.
Там ведь в каждом городке есть конный клуб. Только Большой приз никто не едет. Впрочем, как и у нас сейчас — в городе тысячи голов лошадей, а большепризных почти нет. Другое время, другой спрос…
Справка
Г.Т. Анастасьев — подробно в журнале «Конный мир», №1 за 2003 г.,
Кира Кёрклунд — самая титулованная всадница Финляндии, чемпионка мира, участница четырех Олимпиад (в Барселоне — на жеребце Эдинбурге).
Эдинбург родился в феврале 1981 года в Ставропольском конном заводе от тракененского Элевера и терской Дисциплины. В 1983 году двухлетнего Эдинбурга приобрел И.М. Кизимов. До этого Кизимов готовил к Олимпиаде в Сеуле его брата Эфеса, но, к несчастью, Эфес пал от колик. Эдинбург также отличался уязвимостью пищеварительной системы. До 1988 года его спортивная карьера проходила в Ленинграде. В 1991 году Эдинбург уже выступал по программе Большого приза и готовился к Олимпиаде в Барселоне. В разное время на Эдинбурге выступали петербургские всадницы Ольга Додонова, Ольга Карпинская.
Эдинбург под седлом Карпинской впервые принял участие в международном турнире в Финляндии… В 1992 году финская всадница с Эдинбургом была пятой на Олимпийских играх в Барселоне, годом позже спортивная пара заняла четвертое место на европейском чемпионате в Липпице, в 1994 году они стали третьими в Кубке мира в Гётеборге (Швеция). «Золотой мустанг», 1/2003.
